Статья подготовлена в рамках проекта Института российской истории РАН
по написанию многотомного академического труда
«История России с древнейших времен до наших дней».
Публикуется в целях апробации
Причины тяжёлого поражения РККА летом—осенью 1941 года по сей день являются одной из самых обсуждаемых тем в отечественной историографии Великой Отечественной войны. В ходе этих дискуссий советское командование нередко упрекают в том, что оно недостаточно учло опыт военных действий второй половины 1930-х годов, поэтому якобы пыталось воевать в 1941 году по «тактическим лекалам» времён Гражданской войны. Данная статья призвана рассмотреть вопрос о реальной степени учёта опыта 1930-х годов советским командованием.
Как и для любой армии мира, одним из важнейших элементов обучения РККА являлись практические занятия и учения, в том числе с задействованием механизированных подразделений и частей. Последние крупные манёвры РККА 1920-х годов пришлись на 1929 год (так называемые Большие Бобруйские манёвры), однако, поскольку в то время Красная армия располагала лишь единственным танковым полком, отработать на тех манёврах детали взаимодействия механизированных и пехотных частей было очевидно невозможно. Поэтому впервые «новая» Красная армия, оснащённая передовыми техническими средствами, поднявшаяся благодаря индустриализации на более высокий качественный уровень, смогла продемонстрировать свой потенциал лишь в 1935—1936 гг., когда в Киевском и Белорусском военных округах прошли крупномасштабные манёвры. Это были действительно выдающиеся практические учения, в каждом из которых были задействованы одновременно по 60—80 тыс. человек и около 1000 танков. Помимо встречного сражения с широким применением бронетехники на учениях также отрабатывались осуществление воздушных десантов оперативного назначения и ведение борьбы за завоевание господства в воздухе.
В отечественной историографии оценки и суждения относительно этих манёвров несколько раз менялась. Для советских историков данные учения являлись безусловным свидетельством достижений социалистической экономики, обеспечившей армию современной боевой техникой, поэтому основной упор делался на подчёркивании приоритетов Вооружённых сил СССР в отработке масштабного применения механизированных соединений и осуществлении воздушных десантов в соответствии с концепцией «глубокой операции»1. Вопрос о том, почему с началом Великой Отечественной войны всё оказалось намного хуже, чем виделось в 1936 году, советская историография обычно не поднимала. Традиционно катастрофа лета—осени 1941 года объяснялась вероломным нападением без объявления войны, поэтому с точки зрения советских исследователей никакого логического противоречия тут не было. Во второй половине 1980-х годов вектор общественно-политических настроений несколько сместился с прежнего курса, что отразилось на историографических подходах. Теперь во главу угла ставились сюжеты, связанные с репрессиями против офицерского корпуса РККА в 1937—1938 гг. Отсюда — появление такой оценки: «В 1936 г. РККА представляла собой мощную современную армию, и манёвры в Киевском и Белорусском округах это продемонстрировали. Но затем последовало избиение командных кадров в 1937—1938 гг., и именно это обусловило катастрофу 1941 г.»2. В 1990-е годы ведущие тенденции «обогащались» новыми толкованиями. Теперь исследователи педалировали различные сюжеты, связанные с замалчиванием тех или иных недостатков и упущений, обнаружившихся на этих манёврах, акцентировали внимание на элементах «отрепетированной постановки», а в отдельных случаях вообще рассматривали манёвры 1935—1936 гг. как одну сплошную показуху или военно-полевое шоу для иностранных атташе3.
Видимо, тут речь идёт о разных аспектах одного и того же явления. Манёвры 1935—1936 гг. решали сразу несколько задач. С одной стороны, они действительно были призваны обеспечить отработку тех или иных задач, в частности — встречный бой крупных конно-механизированных соединений. Разумеется, в ходе таких учений был неизбежен определённый момент режиссуры. Скажем, если предполагалось отработать форсирование водной преграды, прикрывавшейся «красными», а дивизия «синих» подходила к реке до того, как «красные» успевали занять оборону, посредники своим решением задерживали наступление «синих». И это понятно: целью учений было не польстить самолюбию комдива «синих», а отработать конкретную задачу. Однако, как показывает анализ материалов манёвров, никаких детальных сценариев у этих учений изначально не было, и окончательный результат условного боестолкновения формировался именно по итогам деятельности войсковых командиров в поле. И если дивизия «синих» не могла с боем форсировать реку, то комкор «синих» должен был принимать дальнейшее оперативное решение на базе этого факта. С другой стороны, учения были призваны продемонстрировать иностранным делегациям возросшую мощь Красной армии, и тут без определённого элемента театральности опять-таки было не обойтись. Скажем, в ходе Белорусских манёвров воздушный десант высаживался не совсем там, где это было бы желательно с точки зрения замысла командования, а там, где процесс десантирования можно было наиболее выигрышно продемонстрировать заграничным представителям. Однако то, что точку десантирования сместили, совершенно не отрицает сам факт успешного десантирования крупного отряда парашютистов.
Таким образом, по большому счёту оснований считать манёвры 1935—1936 гг. некой показухой или «потёмкинскими деревнями на новый лад» нет. Вполне естественно, что в ходе учений были выявлены достаточно неприятные моменты, связанные с низкой степенью эффективности управления на низовом уровне. По этому поводу нарком обороны СССР С.М. Будённый в 1937 году отмечал: «Тактическая выучка войск, особенно бойца, отделения, взвода, машины, танкового взвода, роты, не удовлетворяет меня. А ведь они-то и будут драться, брать в бою победу»4. Выводы командования проводивших учения округов с точки зрения реалий Великой Отечественной войны также выглядели вполне обоснованными. Так, по результатам Белорусских манёвров отмечалось «отсутствие моторизованной артиллерии, способной после прорыва быстро выдвинуться вперёд за танками ДД (дальнего действия. — Прим. авт.) и обеспечить их атаку с хода второй полосы обороны или по подходящим резервам противника, не дожидаясь своей пехоты. Без артиллерийского обеспечения подобная танковая атака связана с огромными потерями, а дивизионная и корпусная артиллерия конной тяги не способна вовремя выдвинуться вперёд и поддержать танки ДД»5.
То есть одна из ключевых проблем советских танковых соединений времён войны — нехватка мобильной артиллерии, необходимой для поддержки танков, — была своевременно выявлена. Далее отмечалось: «Во встречном сражении 8 сентября и при развитии прорыва 10 сентября чувствовался недостаток моторизованной пехоты… На манёврах бросалось также в глаза отсутствие поспевающей за войсками скоростной мелкокалиберной зенитной пушки и быстроходного самоходного противотанкового орудия»6. И опять надо признать: советские командиры в 1936 году осознали одну из важнейших проблем комплектации механизированных соединений боевыми средствами.
Таким образом, очевидно, что на 1936 год РККА, безусловно, имела определённые «узкие места», но в то же время командование советских войск о них открыто говорило и выдвигало достаточно осмысленные предложения по совершенствованию Вооружённых сил. В значительной мере сказывались проблемы общей и технической подготовки командных кадров. В СССР на середину 1930-х годов ещё не была окончательно разрешена проблема поголовной грамотности, что не могло не давать соответствующую проекцию на качество командных кадров и личного состава всех уровней. Не случайно нарком Будённый (да и не только он) отмечал плохую слаженность на уровне рота — батальон. Если подготовить несколько тысяч командиров полков и дивизий было непросто, но возможно, то быстро решить проблему десятков тысяч ротных и батальонных командиров было значительно труднее. Проблема осложнялась быстрым увеличением численности Красной армии, к 1939 году выросшей в 4 раза в сравнении с 1932 годом, что требовало ускорения темпов подготовки командных кадров. В этом отношении делалось очень многое, включая открытие новых военных академий и училищ, однако одновременно усиливался упор на краткосрочные курсы и призыв в войска младших офицеров запаса, становившихся командирами батальонов, рот и взводов. К 1941 году 24,6 проц. командно-начальствующего состава имело ускоренное образование, а 12,4 не имели военного образования. Особенно остро ощущалась нехватка квалифицированных командных кадров в механизированных войсках и ВВС.
По сути, если не считать конфликта на КВЖД в 1929 году, советские войска в 1920-х — первой половине 1930-х годов в сколько-нибудь крупных военных столкновениях не участвовали, поэтому манёвры 1935—1936 гг. стали итогом осмысления теоретических наработок командования РККА, сделанных на основе опыта Первой мировой и Гражданской войн, прогресса в военном деле. Однако во второй половине предвоенного десятилетия ситуация начала быстро меняться. С 1937 года советские командные кадры в качестве военных консультантов и инструкторов достаточно широко участвовали в отражении японской агрессии в Китае и в гражданской войне в Испании. В 1938 году разразился советско-японский вооружённый конфликт у оз. Хасан, а весной—летом 1939 года — более крупный конфликт у р. Халхин-Гол. Осенью 1939 года советские войска провели походы в Западную Украину и Западную Белоруссию, которые были включены в состав СССР. Зимой 1939/40 года СССР вёл военные действия против Финляндии, улучшив своё стратегическое положение на северо-западе. Наконец, нельзя не учитывать, что с 1939 году в Европе разворачивалась Вторая мировая война, и руководство СССР старалось изучать опыт Германии и других стран, делая выводы в отношении советского военного строительства. Поэтому процесс организационного и технического развития Вооружённых сил Советского Союза в последние предвоенные годы особенно важен для осмысления событий 1941 года.
На конец 1938 года пехотные соединения РККА составляли 14 стрелковых дивизий Дальнего Востока по (округлённо) 14 тыс. человек, 37 кадровых стрелковых дивизий по 7000 человек, 10 кадровых горнострелковых дивизий по 4000 человек и 37 стрелковых дивизий тройного развёртывания по 5000 человек7. В случае мобилизации на базе каждой дивизии тройного развёртывания должны были развернуться ещё две. Это теоретически позволяло в случае войны выставить 172 стрелковые и горнострелковые дивизии. Однако надо учитывать, что качество подготовки личного состава таких «свежесозданных» дивизий по определению не могло быть высоким. Типичным примером может послужить 78-я стрелковая дивизия, сформированная летом 1939 года в Сибирском военном округе. Она насчитывала в своём составе 16 147 человек списочного состава, но из них к кадровому, то есть пришедшему в новую дивизию из дивизии базовой, составу относились лишь 1702 человека, все остальные являлись составом приписным; из 1186 человек командного состава кадровыми были лишь 403, остальные призывались из запаса, из 1457 человек младшего командного состава кадровыми были лишь 9248.
Собственно, боеспособность «свежеразвёрнутых» дивизий изначально вызывала у советского командования определённые сомнения, поэтому уже 5 мая 1939 года Генеральный штаб поднял вопрос об отказе от системы дивизий тройного развёртывания и создании уже в мирное время кадровых ординарных дивизий сокращённого штата (по 4000 человек). Предполагалось, что доукомплектовать такую дивизию до штатов военного времени будет куда проще, а её боеспособность будет существенно выше. Однако весной 1939 года от этого шага воздержались по экономическим соображениям.
Между тем участие «свежеразвёрнутых» дивизий в ходе боёв на Халхин-Голе на практике подтвердило опасения по поводу их боеспособности. Показательным в этом отношении стал пример 82-й стрелковой дивизии. Она была развёрнута летом 1939 года в Уральском военном округе и отправлена в Монголию. 10 июля 1939 года 603-й стрелковый полк дивизии был атакован японцами. При первых же выстрелах полк, побросав винтовки и пулемёты, в панике разбежался. По отзывам командования, в этом полку «…приписной комсостав совершенно не подготовлен для руководства частями. Хуже того, очень многие из комсостава ещё до прибытия на фронт, по дороге, срывали с гимнастёрок знаки различия, петлицы и скрывали, что они командиры»9. В ночь с 11 на 12 июля два батальона этого полка пытались без приказа покинуть свои позиции, в результате чего командующий советскими войсками на Халхин-Голе Г.К. Жуков был вынужден массово смещать призванных из запаса командиров полков, батальонов и даже рот, заменяя их обстрелянными ветеранами10.
В свете подобных прецедентов 15 августа 1939 года было решено отказаться от концепции «дивизий тройного развёртывания» и создать на базе 37 таких дивизий 92 кадровые ординарные дивизии по 6000 человек. Впоследствии штаты стрелковых дивизий ещё несколько раз менялись в ту или иную сторону, но главный принцип оставался неизменным: отныне стрелковые дивизии РККА были только и исключительно кадровыми ординарными, то есть в случае мобилизации они лишь пополнялись личным составом, уже имея необходимый кадр как командиров, так и рядовых. Это, безусловно, повысило качество советских пехотных соединений в преддверии Великой Отечественной войны.
Как отмечалось выше, советское командование уделяло особое внимание развитию бронетанковых и механизированных войск. В манёврах войск Киевского и Белорусского военных округов 1935—1936 гг. участвовали приблизительно по 1000 танков, что соответствовало масштабам танковой армии времён Великой Отечественной войны. На лето 1939 года Красная армия располагала четырьмя тяжёлыми танковыми бригадами, укомплектованными танками Т-35 и Т-28, шестнадцатью лёгкими танковыми бригадами, укомплектованными танками БТ, и шестнадцатью танковыми бригадами, укомплектованными танками Т-2611. 8 лёгких танковых бригад были попарно объединены в 4 танковых корпуса12, остальные имели статус отдельных. Помимо этого РККА располагала 10 лёгкими танковыми полками, 3 мотоброневыми (на базе бронеавтомобилей) бригадами, 4 мотоциклетными батальонами. Большинство стрелковых дивизий включали в себя по одному танковому батальону, а кавалерийских — танковый полк.
Такое изобилие танковых частей, разнообразие типов бронетехники и распределение этой техники по соединениям разного уровня (танковые полки и батальоны в составе кавалерийских и стрелковых дивизий, отдельные бригады, танковые корпуса) было не случайно. Танки рассматривались советской военной доктриной двояко. С одной стороны, бронетехника должна была выполнять функции непосредственной поддержки пехоты. Эту задачу возлагали на приданные дивизиям танковые бригады и батальоны, оснащённые танками Т-26. На направлениях главного удара пехоту при прорыве неприятельских укреплений должны были поддерживать тяжёлые танковые бригады, оснащённые многобашенными танками Т-35 и Т-28. С другой стороны, на бронетанковые соединения возлагались задачи самостоятельных оперативных действий в рамках концепции «глубокой операции». Лёгкие танковые бригады, оснащённые танками БТ разных модификаций, должны были или самостоятельно, или в составе конно-механизированных групп действовать в интересах общевойсковых армий, входя в уже пробитый «проран» во вражеском фронте, а затем — громить оперативные тылы противника, не позволяя ему подтягивать резервы к участку прорыва. Высшим оперативным соединением бронетанковых войск являлся танковый корпус, объединявший в своём составе 2 танковые бригады и стрелково-пулемётную бригаду. Такие соединения предполагалось использовать уже не на армейском, а на фронтовом уровне.
Надо отметить, что хотя генеральная тенденция использования механизированных (бронетанковых, танковых13) войск была советским командованием определена в середине 1930-х годов достаточно верно, на уровне соединений наблюдались определённые недочёты. Так, танковый корпус на 1935 год должен был включать в свой состав 463 танка и только 20 артиллерийских орудий14, что существенно снижало его ударный потенциал. На 7 танковых батальонов (с учётом разведывательного) в танковом корпусе приходились лишь 5 стрелково-пулемётных. По результатам Белорусских манёвров 1936 года обсуждался вопрос об усилении танковых бригад и корпусов моторизованной артиллерией и пехотой, однако приоритетным осталось развитие танкового парка. В 1937 году количество танковых батальонов в бригаде было увеличено с 3 до 4, а количество танков во взводе — с 3 до 5, в результате теперь на то же количество орудий в корпусе приходились уже 560 танков, а на 9 танковых батальонов — те же 5 мотострелковых15.
Между тем начали поступать результаты анализа боевых действий в ходе гражданской войны в Испании, и они были оценены командованием РККА как настораживающие. Поперёк всего Пиренейского полуострова протянулись огромные позиционные фронты наподобие времён Первой мировой войны, а активные наступательные действия носили эпизодический характер. Под впечатлением испанских событий один из авторитетных советских военных теоретиков Г.С. Иссерсон писал: «Выводы, сделанные из опыта войны в Испании… не радужно рисовали перспективы современной вооружённой борьбы. Позиционный фронт неизбежен; война вновь приобретает ползучий характер последовательного преодоления фронтального сопротивления; система операций на истощение и, значит, стратегия измора кладет вновь свой неизбежный отпечаток на характер ведения войны; новые средства борьбы не могут изменить природы современного боя и операции, и сокрушительные удары на всю глубину не имеют надежды на осуществление; ни о каких новых формах глубокой, сокрушительной операции не приходится говорить… Возвращение к испытанным, но столь же бесперспективным методам прорывов 1918 года нашло после войны в Испании все большее признание»16.
По сути, под вопрос ставилась сама концепция «глубокой операции», а это, в свою очередь, делало сомнительным значение самостоятельных танковых соединений оперативного назначения. Например, вернувшийся из Испании Р.Я. Малиновский в докладе «Оперативно-тактические выводы и заключения, сделанные на основании боевого опыта войны в Испании за период от начала мятежа по май 1938 г.» утверждал: «В условиях позиционной войны не может быть и речи о применении групп танков ДД для подавления глубины. Мне кажется, сам термин “танк дальнего действия” надо было бы упразднить, танки, какие бы они ни были, пускать одни глубоко в тыл, на 15—20 км нельзя, ибо они будут уничтожены, они останутся там без горючего и без огнеприпасов и не всегда смогут выйти, а, встретив десяток противотанковых пушек и взорванные мосты спереди и сзади, будут расстреляны»17.
На основе этих мнений был сформулирован вывод о том, что для бронетанковых войск на первый план выходит функция непосредственного сопровождения пехоты и обеспечения прорыва фронта. Логическим продолжением этого курса стало принятое в августе 1939 года решение исключить из состава танкового корпуса и лёгкой танковой бригады соответственно стрелково-пулемётные бригаду и батальон: если танковые соединения будут постоянно взаимодействовать с прорывающей неприятельский фронт пехотой, зачем этим соединениям собственная пехота?
На концепцию применения бронетанковых войск повлияло также изучение опыта походов Красной армии в Западную Украину и Западную Белоруссию в 1939 году. Был сделан вывод о крайне низкой оперативной подвижности танковых корпусов. Необходимость «протолкнуть» через 1—2 дороги (по которым зачастую должны были наступать также кавалерийские и пехотные соединения) танковую армаду в полтысячи танков вела к возникновению массы заторов и пробок. В ходе наступления выявились явная нехватка в танковых корпусах ремонтных мастерских и топливозаправщиков, а также повышенная сложность действий командования корпусов и бригад по разработке и обеспечению логистики марша. Отмечались случаи, когда танковые корпуса отставали не только от кавалерии, но даже и от пехоты18. Вероятней всего, все вышеперечисленные проблемы могли бы быть со временем решены, но осенью 1939 года у командования РККА возобладало сомнение в необходимости объединения бронетанковой техники в соединение масштаба корпуса, поэтому, когда выяснилось, что существующие корпуса ещё и имеют низкую оперативную мобильность, было решено решить проблему кардинально. 21 ноября 1939 года был отдан приказ о расформировании всех танковых корпусов19.
Теперь высшим оперативным соединением бронетанковых войск становились моторизованные дивизии, которые самостоятельно или в составе конно-механизированных групп должны были содействовать развитию успеха общевойсковых армий. Одновременно для непосредственной поддержки общевойсковых соединений предлагалось сохранить танковые бригады. Всего к маю 1940 года были созданы 4 моторизованные дивизии и 39 танковых бригад20. 20 кавалерийских дивизий включали в свой состав по танковому полку, а 98 стрелковых дивизий — по танковому батальону. В течение 1940 года предполагалось довести количество моторизованных дивизий до 8, а в 1941 году сформировать ещё 7.
Тем временем активно изучался опыт Советско-финляндской войны 1939—1940 гг. В ходе этой войны выявилась крайне малая эффективность танковых батальонов стрелковых дивизий. Как правило, эти батальоны комплектовались лёгкими танками Т-37 и Т-38, а также ранними версиями танка Т-26, имевшими низкую боевую ценность. Командиры общевойсковых дивизий в своей основной массе имели очень приблизительное представление о методах применения танковых батальонов. В составе стрелковых дивизий не были предусмотрены ремонтные мастерские по обслуживанию гусеничной бронетехники. По опыту Советско-финляндской войны начальник Автобронетанкового управления Красной армии Д.Г. Павлов сделал вывод: «Несчастная участь постигла нас в РККА — и во время любой войны постигнет — наши дивизионные танки. Вы извините меня за резкость, но я должен прямо сказать: всё, о чём заявляли, что танки надо для того, чтобы учить взаимодействию, сегодня это оказалось блефом, никакому взаимодействию не учили. Более 7 тыс. разбросано танков по дивизиям, и никакой роли они не сыграли… Чаще всего они были обращены на охрану штабов полков и дивизий»21. Уже 31 мая 1940 года нарком обороны К.Е. Ворошилов приказал расформировать все танковые батальоны стрелковых дивизий22.
На вектор развития советских бронетанковых войск, конечно, повлиял опыт боевых действий начавшейся Второй мировой войны. Весной — летом 1940 года вермахт продемонстрировал в высшей степени успешные операции крупных танковых соединений. Танковые группы, включавшие в свой состав по несколько танковых и моторизованных даже не дивизий, а корпусов, стали, безусловно, ключевым фактором германского блицкрига против Франции. 6 июля 1940 года было принято постановление Совнаркома СССР, согласно которому предписывалось сформировать 8 механизированных корпусов, каждый из которых состоял из 2 танковых и 1 моторизованной дивизий; кроме того, планировалось сформировать ещё 2 отдельные танковые дивизии. Согласно установленным штатам каждый такой корпус должен был включать в свой состав 1031 танк и 358 орудий (соотношение 2,8 : 1). Как видим, ударный потенциал механизированного корпуса предполагалось резко увеличить; в дальнейшем для эффективной огневой поддержки большого числа танков намечалось наращивать долю артиллерии. Опережая события, отметим, что в советских танковых армиях 1945 года, чьи штаты стали результатом эмпирических поисков оптимального соотношения танков и артиллерии, это соотношение было уже в пользу артиллерии: на 700 танков приходились порядка 250 самоходных артиллерийских установок и около 850 пушек, гаубиц и миномётов.
Во второй половине 1940 года советское командование специально подчёркивало, что «мото-механизированные соединения будут… использоваться не для решения частных задач на отдельных направлениях, а для глубокого потрясения фронта противника. Поэтому мото-механизированные соединения нужно рассматривать как средство фронтового командования и лишь на отдельных главных направлениях — армейского командования»23. Как видим, если в 1938—1939 гг. советские военные руководители планировали ликвидировать крупные самостоятельные танковые соединения фронтового подчинения, предназначенные для рейдов по неприятельским тылам, и считали концепцию «танков дальнего действия» порочной, то теперь именно такие соединения представлялись ключевым элементом всех бронетанковых войск. При этом не принималось во внимание, что в результате расформирования значительной части танковых бригад и ликвидации танковых батальонов стрелковых дивизий резко снижалась возможность обеспечить непосредственное сопровождение пехоты танками. В строю оставались лишь 20 танковых бригад, укомплектованных танками Т-26, что не позволяло обеспечить каждый стрелковый корпус танковой бригадой.
К сожалению, надо признать, что стремление советского командования создать особо мощные бронетанковые соединения военной практикой не оправдалось. Как показал начальный период Великой Отечественной войны, полностью укомплектованный по штатам 1940 года механизированный корпус был трудноуправляем и имел низкую оперативную подвижность. Между тем в 1940 году развитие бронетанковых соединений шло по нарастающей. Формирование 18 танковых и 8 моторизованных дивизий, начатое летом, было в целом завершено к октябрю. К концу года был сформирован ещё один механизированный корпус.
В марте 1941 года были утверждены предложения Наркомата обороны по дальнейшему развитию РККА, в которых в том числе предлагалось сформировать ещё 20 новых мехкорпусов (то есть 40 танковых и 20 моторизованных дивизий). Разумеется, укомплектование этих корпусов материальной частью в короткие сроки было невозможно. Даже расформирование большинства танковых бригад и форсированное производство танков на отечественных предприятиях не могло обеспечить корпуса 1941 года танками. К лету 1941 года значительная часть мехкорпусов имела колоссальный некомплект материальной части. Так, в 18-м мехкорпусе (Одесский военный округ) насчитывалось 280 танков, в 24-м (Киевский Особый ВО) — 222, в 20-м (Западный Особый ВО) — 93, в 17-м (Западный Особый ВО) — 36. Помимо этого крайне остро стоял вопрос укомплектования мехкорпусов транспортной техникой. Даже мехкорпуса, дислоцированные в западных военных округах, которые обеспечивались такими машинами в первую очередь, были укомплектованы автомобилями и тракторами приблизительно на 35 проц.24 Кроме того, надо учитывать, что столь стремительное расширение бронетанковых соединений ставило вопрос о командных кадрах. Большинство командиров новых дивизий и корпусов никогда ранее не имели дела с бронетехникой.
Таким образом, за 1938—1941 гг. общий вектор развития советских бронетанковых войск дважды менялся на противоположный, в результате чего к лету 1941 года советские бронетанковые войска подошли не в лучшем состоянии. Штаты соединений были несбалансированы, материальной части не хватало, командные кадры явно не успели освоить методы управления механизированными соединениями. Как можно было заметить, практически все изменения в концепции танковых войск осуществлялись не волюнтаристски, а под влиянием конкретного боевого опыта. Однако скорость поступления новой информации была столь велика, а особенности различных театров военных действий столь специфичны, что нередко попытки оптимизировать структуру бронетанковых соединений лишь ухудшали ситуацию. Кроме того, как отмечалось выше, острой была проблема нехватки подготовленных кадров.
Наряду с повышенным вниманием к бронетанковым войскам руководство СССР не упускало из вида и необходимость развития Военно-воздушных сил. Командование ВВС также достаточно интенсивно пыталось учесть и использовать опыт военных действий в Европе и Азии во второй половине 1930-х годов. На конец 1937 года советские ВВС насчитывали в своём составе 77 авиабригад, в т.ч. 24 тяжелобомбардировочных, 19 среднебомбардировочных, 6 лёгкобомбардировочных, 10 штурмовых, 14 истребительных и 4 разведывательных. В течение 1936—1938 годов были последовательно созданы три армии особого назначения (АОН) — крупные авиационные группировки, включавшие в свой состав 2 тяжелобомбардировочные и по 1 лёгкобомбардировочной и истребительной бригаде. Такие армии подчинялись напрямую наркому обороны и рассматривались как «авиация Главного командования», способная самостоятельно решать те или иные оперативные задачи. По сути, на тот момент СССР был единственной страной в мире, выделявшей стратегическую авиацию в особую организационную единицу25.
Структурно все авиабригады (и отдельные, и входившие в состав АОН) делились на эскадрильи по 32—43 самолёта. Уже в 1938 году, анализируя опыт советских пилотов, приобретённый в небе Испании и Китая, руководство советских ВВС пришло к выводу, что такая структура неоптимальна, поэтому количество самолётов в эскадрилье было сокращено до 12—15, а между эскадрильей и бригадой было создано промежуточное звено — авиаполк, состоявший из 4—5 эскадрилий и насчитывавший от 40 до 63 самолётов. В результате гибкость управления авиачастями существенно возросла.
По итогам анализа воздушной войны в небе Испании были сделаны два важных тактических вывода. Если в середине 1930-х годов бомбардировочные удары по неприятельским аэродромам рассматривались советской военной теорией как достаточно важный элемент борьбы за завоевание господства в воздухе, то вернувшиеся из Испании пилоты докладывали, что эффективность бомбардировки вражеских аэродромов крайне низка26, а около 40 проц. налётов на неприятельские аэродромы вообще приходились в пустоту из-за ошибок разведки27. В результате внимание к таким операциям в подготовке советских лётчиков и авиакомандиров существенно снизилось, а во главу угла развития ВВС были поставлены вопросы подготовки массированных ударов по неприятельским войскам28. Однако опыт воздушных боёв над Халхин-Голом, а также сообщения о широком применении люфтваффе ударов по неприятельским аэродромам в 1939—1940 гг. снова изменили взгляды советского командования на этот тактический приём. В частности, во время совещания советского генералитета в декабре 1940 года, на котором обсуждались важнейшие вопросы военной теории и практики29, начальник Главного управления ВВС Красной армии П.В. Рычагов отмечал: «Завоевание господства в воздухе во фронтовой операции достигается:
1) уничтожением авиации противника на аэродромах с одновременным ударом по её тылам (фронтовые базы, ремонтные органы, склады горючего, боеприпасов);
2) уничтожением авиации противника в воздухе и над полем боя;
3) наличием превосходства в силах»30.
Надо отметить, что в небе Испании советские лётчики приобрели очень ценный опыт взаимодействия истребителей с объектовой противовоздушной обороной. Методика прикрытия крупного города силами зенитной артиллерии и истребителей-перехватчиков, отработанная над Мадридом, впоследствии немало пригодилась советскому командованию при отражении немецких налётов на Москву31.
Существенно повлияла на организацию ВВС Красной армии Советско-финляндская война. 1-я АОН, участвовавшая в боевых действиях, показала свою громоздкость и плохую управляемость. Поэтому все три АОН было решено ликвидировать, сведя тяжёлые и дальние бомбардировщики в дальнебомбардировочную авиацию (ДБА) Главного командования, состоявшую из нескольких отдельных авиакорпусов. Опыт применения авиаполков был сочтён успешным, однако многочисленные авиабригады затрудняли централизованное управление ВВС, поэтому было решено авиабригады ликвидировать и перейти к созданию авиадивизий, включавших в себя от 3 до 6 авиаполков и насчитывавших до 350 самолётов32. При этом часть дивизий включала в себя авиаполки только одного рода (истребительные, бомбардировочные, штурмовые и т.д.), а другая часть — полки разных родов, такие дивизии получили наименование «смешанных авиадивизий».
По опыту Советско-финляндской войны был сделан вывод о большой важности взаимодействия ВВС и наземных войск. На практике это вылилось в следующее преобразование. Вся советская военная авиация (за исключением ДБА) была разделена приблизительно пополам. Порядка 45 проц. авиачастей были оставлены в непосредственном распоряжении командующих войсками военных округов (фронтовая авиация). Остальные авиачасти были распределены между общевойсковыми армиями и составили армейскую авиацию. Наконец, каждый корпус (стрелковый, кавалерийский, механизированный) получил отдельную эскадрилью (как правило, комплектовалась разведывательными и связными самолётами). Таким образом, вся советская авиация оказалась разделённой на четыре вида: ДБА, фронтовую, армейскую и войсковую. Такая децентрализация управления военной авиацией распыляла её силы, не давала возможности сосредоточения на важнейших направлениях, что выявила Великая Отечественна война. Поэтому в мае 1942 года в организационную структуру ВВС фронтов были внесены изменения: все авиационные части и соединения, действовавшие в составе фронта, были сведены в одно оперативное объединение — воздушную армию. Она подчинялись командующему фронтом, а в специальном отношении и при участии в воздушных операциях — и командующему ВВС. Кроме того, для усиления фронтовой авиации на главных направлениях выделялись авиационные дивизии и корпуса Резерва Верховного главнокомандования.
Подводя итог, нужно отметить, что советское командование по мере сил действительно стремилось учесть все новейшие веяния в военном деле, но восприятие новых подходов и методик затруднялось вполне объективными факторами: специфичностью отдельных театров военных действий, труднопрогнозируемым характером начального периода войны, нехваткой квалифицированных военно-технических кадров. Тактические решения, вполне адекватные, скажем, на Пиренейском полуострове или в монгольских степях, далеко не всегда оказывались эффективными на Восточно-Европейском театре военных действий. Тем не менее командование РККА провело в последние предвоенные годы поистине титаническую работу по совершенствованию Красной армии и её подготовке к будущей войне. Нет сомнений, что без этой подготовки результаты кампании 1941 года были бы для СССР намного хуже.
_________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Напр.: Шумихин В.С. Советская военная авиация. М., 1986. С.189.
2 См. на эту тему, напр.: Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина в 2 кн. Кн. 2. Барнаул, 1990. С. 526.; Раманичев Н.М. «Красная армия всех сильней?» // Воен.-истор. журнал. 1991. № 12. С. 2; Проэктор Д.М. Фашизм: путь агрессии и гибели. М., 1989. С. 304; и др.
3 См. на эту тему, напр.: Смирнов А.А. Большие манёвры // Родина. 2000. № 4. С. 86—93; он же. Торжество показухи. Киевские и Белорусские манёвры 1935—1936 годов // Родина. 2006. № 12. С. 89; он же. Эпоха «больших манёвров» 1935—1936 гг. // Мифы и легенды отечественной авиации: сборник статей. Вып. 3. М., 2011. С. 74.
4 Цит. по: Смирнов А.А. Большие манёвры. С. 88.
5 Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 31983. Оп. 2. Д. 215. Л. 37.
6 Там же. Л. 36.
7 Там же. Л. 331.
8 Голиков В., Епонешникова Г., Мохова Р. Хроника обыкновенного подвига. М., 2010. С.17.
9 Цит. по: Коломиец М. Бои у реки Халхин-Гол. М., 2002. С. 49.
10 Скипский Г.А. О боеспособности частей 13-го Уральского стрелкового корпуса в 1930-е гг. // Урал индустриальный. Бакунинские чтения: индустриальная модернизация Урала в XVIII—XXI вв. ХII Всероссийская научная конференция, посвящённая 90-летию заслуженного деятеля науки России, доктора исторических наук, профессора А.В. Бакунина: материалы. Екатеринбург, 4—5 декабря 2014 г. в 2 т. Т. 1. Екатеринбург, 2014. С. 488.
11 Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина: Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. (Документы, факты, суждения). М., 2000. С. 592.
12 На 1938 г. танковый корпус состоял из двух лёгких танковых бригад, стрелково-пулемётной бригады, частей обеспечения. Всего 560 танков.
13 До 1938 г. бронетанковые соединения именовались механизированными бригадами и корпусами, а затем были переименованы в танковые. Для простоты изложения мы пользуемся термином «танковые» для всего предвоенного периода.
14 Дроговоз И. Железный кулак РККА. 1932—1941. М., 1999. С. 9.
15 В годы Великой Отечественной войны советскому командованию удалось эмпирически определить наилучшее соотношение мотопехоты и танков в механизированных соединениях. По штату конца 1943 г. в танковой бригаде на 3 танковых батальона приходился 1 мотострелковый. Однако надо учитывать, что в этих трёх танковых батальонах насчитывалось только 65 танков, то есть приблизительно столько же, сколько в одном танковом батальоне на 1938 г. Очевидно, при штате танкового батальона в 60 танков 5 мотострелковых батальонов не могли обеспечить 9 танковых батальонов эффективным пехотным прикрытием — им попросту не хватало личного состава.
16 Иссерсон Г.С. Новые формы борьбы. М., 1940. С. 23.
17 Цит. по: Бельков Д.А. Красная армия накануне Великой Отечественной войны. Использование опыта локальных войн. // Новый исторический вестник. 2005. № 2(13). С. 154.
18 Дроговоз И. Указ. соч. С. 11.
19 Расформирование одного из танковых корпусов (10-го) затянулось, и он успел принять участие в Советской-финляндской войне зимой 1939/40 г.
20 Из них 32 — лёгкотанковые по 258 танков БТ или Т-26 и 4 тяжёлые танковые по 156 танков Т-28 и Т-35.
21 Цит. по: Иринчеев Б. Танки в Зимней войне. М., 2013. С.185.
22 Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 341.
23 Цит. по: там же. С. 344, 345.
24 1941 г. Уроки и выводы. М., 1991. С. 27
25 Шумихин В.С. Советская военная авиация. 1917—1941. М., 1986. С. 185.
26 Бельков Д.А. Указ. соч. С. 159.
27 Малахов Д.Н. Боевое применение советской авиации в локальных войнах и военных конфликтах в 30-е гг. XX века // Ярославский педагогический вестник. 2009. № 3. С. 219.
28 Павлов С.В. Дискуссия о бомбардировочных расчётах как отражение двух подходов к развитию ВВС Красной армии накануне Великой Отечественной войны // Вестник Челябинского гос. университета. 2009. № 38(176). История. Вып. 37. С. 151—158.
29 Сам факт проведения такого совещания демонстрирует огромное значение, которое придавалось советским руководством вопросу учёта и внедрения в жизнь передового военного опыта.
30 Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1-2). Накануне войны. Материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23—31 декабря 1940 г. М., 1993. С.177.
31 Бельков Д.А. Указ. соч. С. 158.
32 Шумихин В.С. Указ. соч. С. 236.
ЕРМОЛОВИЧ Ярослав Николаевич — профессор кафедры уголовного права и криминологии Московской академии Следственного комитета Российской Федерации, подполковник юстиции, доктор юридических наук
(Москва. E-mail: Yaroslaverm@mail.ru).